Принято считать, что высокотехнологичный бизнес не может существовать вне «экосистемы», которую строят вокруг него все те, кто участвуют в инновационном процессе. Сегодня все чаще можно услышать высказывания о том, что инфраструктура инноваций в России фактически сложилась – что исследователи и ученые, инновационные менеджеры, инвесторы, технопарки и инкубаторы живут в рамках единого сообщества. О том, насколько экосистема инновационной экономики действительно «состоялась», мы поговорили с Андреем Введенским, директором департамента развития инфраструктуры ОАО «РВК».

-В одном из своих интервью, подводя итоги развития российского венчурного рынка, Вы приводите такие цифры: общий объем сделок 1-1,2 млрд долл., 4-е место по инвестициям в высокотехнологичный сектор среди стран Европы… На Ваш взгляд, что, главным образом, обусловило состоятельность российского венчурного рынка?

- Безусловно, рост российского венчурного рынка — это результат его эволюции. При всем при этом Россия все еще находится на самой первой ступени становления инновационной экономики. «Мы» (под «мы» я подразумеваю некую критическую массу мыслящих и влияющих на российский технологический рынок игроков — «коллективный разум» венчурного рынка вкупе с политическим и экономическим истеблишментом) понимаем, что в наших диспутах о выводе на рынок новых технологий все еще много эмоциональной составляющей. Нам все время кажется, что вот-вот – и мы найдем тот «спасительный» элемент инфраструктуры инноваций, на котором все и будет построено. Но реально нет и не может быть «главного» и «второстепенных» элементов. Могу сказать, что «экосистемное» восприятие венчурного рынка, в принципе, в стране только стало формироваться. Ведь само это слово – «экосистема» стало использоваться только года три назад с легкой руки институтов развития. Сейчас же это устоявшийся термин, более-менее правильно трактуемый большинством людей на инновационном рынке.

То, что становление российского рынка инноваций шло «сверху», конечно, имеет свои минусы. Но все-таки без инициатив институтов развития венчурный бизнес оставался «партизанской активностью» вовлеченных в работу с новыми технологиями людей. Государство, например, инициировало освещение инноваций в СМИ – и благодаря этому, вообще говоря, в нашей стране узнали, что в стране уже есть истории успеха технологических стартапов и что венчурный бизнес — это лишь «один из» инструментов развития инновационной экономики. Сегодня в стране число профессиональных венчурных инвесторов уже приблизилось к сотне; объемы инвестиций в последние четыре года выросли в десять раз – я не думаю, что таких успехов можно было бы дождаться без активного вмешательства государства.

- В институциональной экономике существуют две теории изменений: теория «внешних шоков» и теория эволюционных изменений. Все-таки, есть ли у России шанс поднять научно-технический сектор экономики или, скорее всего, путь один – ждать падения цен на нефть?

Сложный вопрос, но, я думаю, все экономические теории достаточно радикальны и не оставляют «среднего» сценария. Я склонюсь к тому, что в истории России, вступившей сегодня на путь развития постиндустриальной экономики, довлеют обе этих тенденции. Как трактовать, например, понимание руководства страной, что без модернизации конкурентоспособность России на глобальной арене невозможна? Это импульс извне или изменение сознания? Думаю, здесь присутствуют оба мотива. И как раз внимание власти к инновациям — это отправная точка. Насколько это внимание достаточно, к эффективным ли реальным мерам оно ведет, — это вопрос другой. Важно то, что стало понятно, что взятый страной курс на инновации – вопрос не «повестки дня», а жизни и смерти государства. Любой объективный эксперт честно признается, два-три года назад у всех было большое опасение, что слово «инновации» было, скорее, данью политической моде, чем реальным осознанием, того, что формирование нового промышленного и экономического уклада, основанного на инновационном мышлении, жизненно необходимо. Сегодня очевидно, что эти вопросы – отражение стратегического курса государства.

Кстати, о «моде». Некоторые участники венчурного рынка говорят о «моде» на те или иные элементы инфраструктуры (вначале – технопарки, потом – инкубаторы, потом – центры трансфера технологий), причем конечных результатов власти так и не дожидались. Что нужно сделать, чтобы в политике создания инфраструктуры прослеживался единый вектор?

Да, действительно, у нас все еще нет взвешенного отношения к формированию всех необходимых элементов инновационной экосистемы. Какое-то время назад мы стали строить венчурный рынок с верхних «этажей», не построив даже подвалы: появлялись инвесторы поздних стадий, хотя у нас почти не было грамотно «упакованных» в проект научных идей. Так же строили и технопарки: сверху свалились субсидии, подразумевая, что технопарк — это четыре стены со «станком» по центру. Технопарки же без сервисных элементов , без созданной вокруг себя бизнес-среды были нежизнеспособны. То же самое с созданием кластеров, с инжинирингом инноваций… Непоследовательность – следствие все той же «эмоциональности», с которой мы подходим к построению инноваций в стране, отыскивая универсальный ключ к успеху, который даст старт всему оставшемуся. Вначале этим «ядром» показались технопарки, потом – инкубаторы и так далее… Вот и оказалось, что к системному подходу в построении Системы, извините за тавтологию, общество оказалось не готово.

Это просто неумение дожидаться результата наших руководителей?

Проблема «эмоциональности» свойственна всем странам. Все мы хотим что-то «немедленно или вчера». За ожидание головокружительных успехов людей сложно упрекать. Вопрос здесь именно в поиске баланса между принуждением рынка к инновациям и предоставлением ему свободы. Бороться с эмоциями можно только профессионализмом — на всех уровнях выработки, принятия и реализации решений. Как в частном, так и в государственном секторе. Только тогда развитие инноваций станет вопросом не конъюктуры, а результата, ответственность за который возложена на вполне конкретных людей. Как предприниматели и инвесторы, так и чиновники должны отдавать себе отчет, каких достижений реально можно добиться в определенной ситуации – пока же многие игроки берут на себя задачу дать бетону «затвердеть» раньше, чем он может сделать это в силу физических свойств. Вместе с этим, еще большую опасность таит в себе самозабвенная и безапелляционная тяга к реформаторству и самопозиционированию псевдо-экспертов, когда за яркой публичной позицией скрыт циничный непрофессионализм. К сожалению, и такие вирусы проникают в молодой и неокрепший организм инновационного сообщества.

Экспертов РВК не пугает то, что инновации в России рождаются, в основном, в IT-cекторе? Есть ли риск, что «перекос» рынка окажется необратимым?

То, что IT-отрасль сегодня наиболее развита с точки зрения действующего в нем капитала и активности предпринимателей, — это безусловный факт. Связано это с тем, что, во-первых, в IT низкий порог входа, во-вторых – с более высокой степенью его интеграции в глобальный инновационный процесс. Получается, запуская сайт или мобильное приложение, вы создаете дешевое решение с перспективой экспоненциального роста на глобальном рынке. Есть и возможности привнесения на локальный рынок уже отработанных моделей — «копикатов». Думаю, что росту IT нужно радоваться, а не пугаться его. Российские IT-проекты за рубежом становятся «бенчмарками», ориентирами для игроков других рынков.

Сколько еще IT сектор будет показывать такие темпы роста — вопрос исключительно экономики. Но момент перенасыщения рынка капиталом определенно настанет — произойдет снижение стоимости IT-стартапов, как следствие — череда неудач компаний приведет к убыткам фондов, вкладывающихся в проекты в этой отрасли… Тогда можно будет ожидать, что инвесторы начнут приглядываться к технологическим отраслям, в которых Россия традиционно имела конкурентное преимущество –промышленные технологии, материаловедение, биотехнологии. Нас ждут первые, осторожные, сделки – и затем рост новых наукоемких отраслей не заставит себя ждать. Кстати, уже сейчас любопытны для инвестиций стартапы в отраслях, где работают крупные российские монополии – нефтегазовый сектор, энергетика, металлургия. Так как у венчурных инвесторов здесь появляются понятные перспективы выхода из проектов – через продажу стратегическому инвестору – инвесторы уже сегодня зарабатывают на малых компаниях в этих секторах.

На самом деле психологическое перенасыщение рынка IT уже произошло. Многие инвесторы прямо говорят управляющим фондам, что активы должны быть направлены не только в IT — эти люди либо уже пресытились IT-разработками и решили искать что-то новое, либо инвесторы признают, что в IT они некомпетентны. Так что, думаю, что постепенно диспропорции на рынке исчезнут – за счет естественного появления новых экономических трендов и, как следствие, новых предпочтений инвесторов. Однако, в наших условиях очень многое определяется скоростью и временем, поэтому задача государства и институтов развития, его представляющих, предлагать такие решения и инструменты, которые будут корректировать и ускорять естественные рыночные процессы.

Инновационный бизнес — по определению бизнес рискованный. И желание частных инвесторов оставаться в более-менее «тихой гавани» (а на фоне проектов других отраслей, инвестиции в IT выглядят «безопасными») понятно. Но вот институты развития — не инвестируют ли и они сегодня исключительно в надежные, но не столь прорывные, как хотелось бы, активы — которые, скорее всего, будут прибыльными, но явно не совершат революцию на глобальном рынке?

Стратегия государства сегодня — привлекать частный капитал для работы в реальных секторах экономики. Поэтому и институты развития ищут способ соблюсти баланс интересов: с одной стороны, нужно заставить инвесторов повернуть голову в сторону тех отраслей, которые государство назвало «приоритетными», с другой — сделать так, чтобы частным игрокам было интересно и комфортно работать в этих сферах. Мы, соинвестируя через наши фонды в стартапы, исходим именно из этой базовой задачи.

И я не могу сказать, что сегодня в глазах инвесторов такие отрасли, как энергоэффективность, авиастроение или встроенные системы и материаловедение выглядят настолько высокорисковыми, что частные партнеры не готовы приносить в них деньги. Все понимают, что здесь, да, вероятность проиграть выше, но на растущем рынке гораздо больше возможностей. Другой вопрос, что доказать частным игрокам привлекательность новых рынков — всегда сложная задача.

Но ведь институты развития как-никак должны показывать положительную динамику развития рынка — не получается ли, что скрытый конфликт между предпринимательскими рисками и бюджетной дисциплиной ведет к выбору инвесторами «беспроигрышных» портфельных проектов? Вообще говоря, на инновационном рынке государство готово к крупным неудачам?

Это вопрос не столько о политике на венчурном рынке, сколько, в целом, о психологическом здоровье нации. И, конечно, по большей части, мы сегодня не готовы к «осечкам». Никогда в людях нашей страны не культировалась возможность ошибки как путь к успеху; мы не любим учиться на своих ошибках. И мы не толерантны к ошибкам других людей. Наверное, истоки этого явления — в идеологии, не допускавшей права на промах. В итоге сегодня общество не прощает ошибок, а опыт человека не столь ценен, как на Западе — потому что сам человек неценен в нашем обществе. И вот это величайшая проблема, которая уходит корнями в незрелость нашей нации как социума, готового к новому этапу экономических отношений. В то время как на Западе формируется новая парадигма отношения к ошибкам (например, стартапер с негативным опытом лучше, чем абсолютный «новичок»), у нас общество пронизано человеконенавистничеством, нечестной конкуренцией и фактически ненавистью к успеху другого. В этом смысле, не проблемы инфраструктуры и финансирования являются причиной «утечки» мозгов и компаний из страны. Людям не хватает, в первую очередь, психологического и морального комфорта. На мой взгляд, нужны колоссальные усилия со стороны государства, чтобы сгладить острые углы.

Государство могло бы воспитывать в населении и в игроках технологического рынка умение проигрывать?

Здесь есть несколько сложностей. Для начала: как разграничить «успех» и «неуспех»? Скажем, оценить работу российской экосистемы инноваций и венчурного рынка, в целом, мы пока не можем. Еще не прошло достаточно времени, чтобы развесить ярлыки «удалось» или «не удалось». Сделать вывод об эффективности венчурного фонда можно только в конце его жизни, а средний цикл существования фондов — 8-10 лет. Инновации же в стране активно развиваются только три-четыре года.
Другое дело, что, конечно, технологический бизнес многогранен. И нам нужно уметь рассказывать обществу не только о стремительных взлетах компаний, но и о более трудных путях «через тернии к звездам». Нужно, чтобы истории неудач тоже появлялись на страницах СМИ и в выступлениях преподавателей на лекциях по предпринимательству — и подаваться они должны не как истории неуспеха, а как пример того, что все на венчурном рынке не так просто. Ведь, согласитесь, у нас в стране меньше людей знают о том, что «Yahoo!» привлек инвестиции только после того, как получили отказы от 12 венчурных фондов — хотя о том, как быстро «выстрелил» Facebook, знает со всеми подробностями, наверное, каждый. Вот такой дисбаланс информации нужно ликвидировать. Ведь, по сути, любая история ошибки молодой компании — это кейс для всех стартаперов о том, чего не нужно делать в той или иной ситуации.

Сегодня все чаще приходится слышать о том, что активность российских технологических стартапов ведет к оттоку интеллектуальных ресурсов (технологий, проектов, специалистов) из страны — насколько надумана эта проблема?

Для начала, давайте развеем миф об «утечке» стартапов. Компании не уезжают из страны — компании выходят на новые рынки. Очевидно, что если компания нацелена на глобальный рынок, ей рано или поздно понадобятся деньги и компетенции зарубежных инвесторов. И выбор места локации центра прибыли при этом решается в большей степени исходя из предпочтений управляющих фондами, чем из юрисдикции того или иного государства.

Вопрос здесь в том, что глобальная экспансия любого российского стартапа должна сопровождаться построением бренда «made in Russia» или «designed in Russia». Мы должны доказать миру, что российский стартап ничем не хуже американского – это должно стать таким же непререкаемым как то, что российский хоккей, как мы знаем, не хуже канадского. ABBYY или «Касперский» — примеры первых таких компаний, громко заявивших о себе на Западе и заставивших зарубежное венчурное сообщество по-новому посмотреть на Россию. Помешать миграции за рубеж компании мы не можем и не должны – это зона ее бизнес-интересов, которые, строго говоря, сводятся к обеспечению капиталом своего развития.

С оттоком технологий ситуация другая – он всегда был, есть и будет. Величина потока технологий, вывезенных за рубеж за последние 20 лет, не поддается исчислению. Проблема утечки научных идей тесно связана с низкой бизнес-компетентностью наших ученых. И винить их самих в этом сложно. То, насколько человек, владеющий правами на результаты НИОКР, готов к созданию компании для коммерциализации своих знаний, — это вопрос, в первую очередь, наличия сервисов, которыми ученый сможет воспользоваться. Как раз той самой инфраструктуры коммерциализации, которая должна быть доступна в любом НИИ или предприятии.

Скажем, сегодня очень привлекательным выглядит глобальный рынок IP-блоков (как сектор рынка микроэлектроники). Сотрудники наших НИИ владеют решениями, которые легко могли бы конкурировать с иностранными технологиями, – но в реальности прецеденты продаж российских IP-блоков за рубеж единичны. Потому что на Западе вывод на рынок нового типа IP-блоков – понятная история для любой технологической компании. В России же просто не хватает людей, которые помогли бы ученым «упаковать» технологию в компанию в соответствии с международными стандартами, а затем — отстроиться от конкурентов, найти способ выйти на потенциальных покупателей, защитить права на продукт и т.д. Вот и получается, что российскому изобретателю проще либо оставить потенциальный патент пылиться на полке в университете, либо – отдать свою технологию иностранному контрагенту.

Кстати говоря, даже процессы передачи лицензий от российских держателей интеллектуальных прав международным компаниям только в последние годы более-менее структурировались. Ранее ученые либо продавали зарубежным коллегам свои технологии «на корню», либо просто работали по договорам заказа НИР и ОКР. Получается, что в обоих случаях, Россия в лице ученых получала только деньги (не такие уж большие, прямо скажем), а глобальные корпорации получали качественные, прорывные технологии и продукты, на них основанные.

Так что я вижу единственный путь борьбы с «утечкой» технологий: нужно повышать предпринимательские компетенции разработчиков, заниматься бизнес-образованием людей науки – тогда наши «кулибины» смогут вести бизнес по международным цивилизованным правилам, а не менять полцарства на коня.

А по поводу того, насколько велика миграция технологических кадров из страны, – здесь оценить масштабы мы можем, только основываясь на примерных подсчетах представителей научного сообщества. Очевидно, что те, кто все-таки уезжает из России, скорее всего, реализуют свои замыслы за рубежом. Это означает, что нам нужно сделать все возможное, чтобы эти люди вернулись на Родину – с новыми компетенциями, с новым взглядом на инновационный процесс и технологические рынки. Именно эти люди, если продолжать сравнение, поиграв в составе НХЛ, смогут помочь нашему хоккею выйти на новый уровень игры.

Насколько сегодня объективно комфортнее компании на Западе?

Давайте говорить объективно. Конечно, российские стартапы уезжают, в основном, в Кремниевую Долину, где уже существуют и стабильно работают все элементы инновационной экосистемы. Все роли на американском венчурном рынке уже распределены между игроками, и стартап, приезжая в Пало-Альто, отлично понимает, какие офисы ему нужно обойти и на каких людей пытаться выйти. Но, вместе с тем, западный рынок перенасыщен: стартапу, чтобы привлечь к себе внимание и деньги инвесторов, нужно будет выдержать огромную конкуренцию. Кстати, в Кремниевой Долине несколько месяцев держится колоссальный уровень безработицы, хотя эти цифры и не афишируются. То есть, в конечном итоге, я бы не сказал, что на Западе сегодня радикально больше возможностей для реализации перспективных технологий, чем в России.

Другой вопрос, что в США или Европу многие уезжают именно за психологическим комфортом. Но и то, что его удастся достигнуть, увы, тоже не гарантировано. Да, мы знаем много историй стартапов о том, насколько проще построить бизнес «на том берегу» — но мы сбрасываем со счетов то, о чем не принято говорить, — о несбывшихся надеждах и не воплотившихся в жизнь ожиданиях. Как мы говорили, россияне не любят рассказывать о своих неудачах – это сбивает со стартапа цену, разочаровывает венчурных инвесторов. А раз так — стоит взвешенно оценивать success story русских в США.